Субъектность животных в человеческих конфликтах
Ольга Коровкина
историк, зоопсихолог,
занимается коррекцией поведения собак и кошек, работает в рамках доказательного подхода (Школа прикладной этологии Софьи Баскиной), работает над кандидатской диссертацией о роли животных в повседневной жизни позднесоветской Москвы
Роль животных в человеческих конфликтах разного уровня (от межличностного до межгосударственного1) можно рассматривать с очень разных точек зрения. В военной истории определенное внимание уделяется животным как оружию (боевым слонам, коням и даже дельфинам). Однако даже такой дискурс далеко не всегда сугубо утилитарен: животное как будто не только сводится к функции, но и в то же время героизируется. Ему приписывается определенная субъектность, осознанное участие в человеческом конфликте и как бы некая способность выбрать в нем сторону.
Интересно, что примеров такой героизации больше не среди античных или средневековых источников (хотя это может объясняться и просто меньшим количеством дошедших до нас), а именно на материале глобальных войн XX века: Первой и Второй мировых. И если в более ранних текстах боевые кони и собаки воспеваются в основном за их преданность хозяину, то в XX веке у них как будто появляется национальность, а то и идеология, например в комиксах о Первой мировой войне, увиденной глазами патриотичного французского песика Фламбо2.
Однако в это же время с не меньшей яркостью проявляется и другая позиция: о том, что животные-участники войны страдают от нее и по сути являются жертвами (weaponized animals), а не героями. Эта позиция предполагает, что собственная, не сконструированная людьми субъектность животных не может включать такие человеческие категории, как приверженность определенной стране или набору убеждений (в отличие от способности испытывать индивидуальную привязанность, например к другим животным или своему хозяину).
Интересно, что этот взгляд представлен и в современных формах коммеморации Первой мировой войны: например, в кинохите 2011 года «Боевой конь». В этом фильме самые разные участники войны (даже вражеские солдаты) волею судьбы объединяются, чтобы помочь реквизированному британскому коню вернуться домой. Интересно, что это не только современный взгляд «сентиментального городского зрителя». Много внимания участь французских и британских лошадей, которые в годы Первой мировой были то ли реквизированы, то ли мобилизованы (двоякость возможного выбора слов подчеркивает проблему объективации животных), привлекала и во время самих событий. Для многих участников и свидетелей войны именно это стало одним из символов ее трагичной бессмысленности3.
Кажется, что взгляд на животных как на субъектов, обладающих чувствами, делает проблему их участия в человеческих конфликтах однозначной: это участие воспринимается как эксплуатация, в которой любой элемент добровольности чисто иллюзорный. В этом плане история восприятия животных во многом повторяет с запозданием историю восприятия детства: участие детей в войнах достаточно рано стало проблематизироваться, хотя и сохранялось в тех или иных формах.
Однако амбивалентность восприятия роли животных в человеческих конфликтах, похоже, никуда не уходит. Она скорее усложняется. К ней добавляются, например, элементы деколониального дискурса, где животные солидаризируются с угнетенными народами в борьбе против колонизаторов (в качестве примера из массовой культуры можно привести мультфильм «Спирит: душа прерий» об общности судьбы мустангов и коренных народов Америки). Разумеется, произведения культуры позволяют легко сконструировать животному любую субъектность (не только животному, но и неодушевленному предмету). Этим обусловлена и выразительность материала, который они предоставляют для анализа исследователю human-animal studies, и в то же время проблематичность этого материала. Реальные судьбы животных на войне всегда гораздо сложнее4.
